"Я люблю вас, Нестор Петрович!" (с)
Больше года я не могла да и не собиралась писать продолжение своего фика по Изумрудному городу Сердце, которое не умеет. Мне казалось, что точка в этой истории поставлена правильно и в нужном месте. Да, Урфин страдает, но разве Урфин не должен страдать? Разве он создан не для этого? 
Так думала я до тех пор, пока midrifmonster не убедила меня попробовать додать Урфину если не счастья, то хотя бы покоя. И тогда я вспомнила, как мы с Ishtars обсуждали в комментах к фику, что одноногий моряк Чарли Блек именно тот, кто мог бы успокоить мятущуюся душу Урфина и откомфортить его со всей нежностью )
Так что перед вами сиквел Сердца с комфортом, романсом и незначительными вкраплениями кинков. Будет лежать здесь, пока автор не придумает фику приличное название. И спасибо Камоши за вычитку.
Пейринг: Чарли Блек/Урфин Джюс
Рейтинг: NC-17
Размер: ~5500 слов
Жанр: херт/комфорт, романс
Предупреждения: разница в росте и размерах, ампутация (очень вскользь), таймлайн - конец второй книги
Читать фик
Чарли Блек ворочался в постели. Тусклый уличный фонарь освещал комнату, под окнами разговаривали, перекликались, пели песни. Никто не спал: Изумрудный город праздновал победу. Не спал и Чарли Блек. Он отказался от приглашений Страшилы и Дровосека, не пошел на праздничные гуляния, пожелал Элли спокойной ночи и лег в кровать.
Мешали крики и музыка, ныла натертая ремнями левая нога, и Чарли с досадой подумал, что не нужно было сегодня так много ходить. Но Великана из-за гор рвали на части: он обошел дворец сверху донизу, ему показывали каждый дом, каждую площадь и улочку. В который раз Чарли поднялся на городскую стену, а после суда над Джюсом дошел до леса, чтобы посмотреть на ореховые деревья, и до поля — похвалить небывалый урожай. Его знакомили со стариками и детьми, усаживали за свадебные столы, ему бесконечно жали руки мужчины, а девушки горячо благодарили, самые смелые даже кидались обниматься.
Обычно после такого Чарли едва ходил. Вот и сейчас, он валялся поверх одеяла, слушал городской гомон и старался не обращать внимания на боль ниже колена. Все было отлично, лучше не придумаешь. Быстрая победа и безоговорочная капитуляция врага, да еще эта потрясающая пушка Лестара! А отличные парни, Страшила и Дровосек! А счастливая Элли и скорая дорога домой! Но что же ты тогда не спишь, дружище Чарли, раз все так хорошо? Ведь не в ноге дело — эту боль он давно научился терпеть.
«Из Урфина Джюса никогда бы не получился дельный злой волшебник. В нем нет настоящего зла», — прозвучал в голове голос филина Гуамоко. Чарли сел на постели: вот она, причина, заноза, не дающая уснуть. Он закурил и задумался.
Когда сегодня на суде Чарли предложил отпустить Джюса, он, сказать по правде, постарался облегчить тому участь — слишком потерянным, уничтоженным показался этот человек. Ему, казалось, было все равно: изгнание, рудники или казнь. Возможно, казнь бы даже обрадовала. Оцепеневший, раздавленный, Джюс стоял посреди зала суда и как будто не слышал ничего, только упрямо и неотрывно смотрел исподлобья на трибуну. Чарли тоже скосил глаза, увидел на трибуне Страшилу и Дровосека, не понял, что такого важного разглядел Джюс, и прислушался. Говорила Элли:
— Это станет самым тяжелым наказанием для него!
— Да будет так! — подвел итог Дровосек. Он встал и глубоким голосом продолжил: — Ты слышал, Урфин? Уходи и не возвращайся ни с миром, ни тем более с войной. Здесь все до единого презирают тебя, помни это. А теперь убирайся!
От этих слов Джюс вздрогнул. Казалось, ему нужно было время, чтобы понять, что именно сказал Дровосек. А после оскалился так страшно, что Элли ойкнула и прижалась к Чарли. И с этой безумной усмешкой Джюс тяжело зашагал к городским воротам. Толпа расступалась перед ним, шарахаясь, как от прокаженного, и люди молча смотрели вслед. Чарли тоже смотрел. Он думал, что Дровосек ошибся. Один человек, который не презирал Урфина Джюса, в Изумрудном городе все-таки был.
Чарли отложил трубку и снова лег. Голоса на улице затихали, зеленый свет тускнел, город засыпал. Так вот: он, Чарли Блек, не презирал Урфина Джюса. Его непродуманная и бестолковая попытка захватить власть обескураживала. Гуамоко верно тогда заметил: Джюсу не хватало злости. На по-настоящему злых Чарли насмотрелся на Куру-Кусу, и Джюсу до них было далеко. Сколько он там настругал своих дуболомов? Пятьдесят? Ну и вояка. И то, как обреченно тот уходил, — Чарли видел и такое. И обычно оно заканчивалось очень плохо.
Надо бы узнать, как Джюс добрался домой. А то, неровен час, удушится на ближайшем дереве. И получится очень дурная история: будто кинули свободу, как подачку, зная, что подавится ею насмерть. Очень уж нехороший был у него взгляд.
Через два дня Чарли посадил Элли на коротконогую выносливую лошадку, убедился, что Кагги-Карр проводит племянницу до границы Канзаса, и попрощался с ней.
***
Как только Урфин добрался домой, он совершенно по-свински напился. Сначала была ежевичная настойка, потом горькое пиво, а потом брага, бутылку которой раздобыл Эот Линг, обокрав, вероятно, лавку в Когиде. Три дня Урфин, не раздевшись с дороги, не сняв сапог и даже не подумав про закуску, опрокидывал в себя стакан за стаканом и плавал в вязком тумане, откуда доносились голоса — звуки сражения, грохот страшной пушки, выплывали лица — дуболомов, вездесущей девчонки, хлипкого размалеванного Страшилы и Дровосека. Не того жестяного урода, а другого, которого Урфин вдруг вспомнил. Не давал себе вспоминать столько лет, спрятал, стер, выковырял из памяти, чтобы он явился однажды.
«Мы презираем», — слышал Урфин снова и снова и не мог понять, кто же так тоскливо воет: он сам или Топотун у порога. А потом очнулся на полу, мокрый и грязный, рядом с ведром блевотины и мочи. Ноги не держали, пол и стены ходили ходуном, голова трещала.
— Воды… — простонал он в пустоту. Ни клоун, ни Топотун не отозвались, и Урфин понял, что сам до колодца не дойдет. Мокрая рубаха липла к телу, сапог не было. Один глаз заплыл и не открывался. Поскальзываясь в непонятой луже, Урфин добрел до двери, толкнул ее и обомлел.
В огороде, прямо на грядках, стояла палатка, и у входа сидел человек. Прищурив целый глаз, Урфин сосредоточился и узнал: это был Великан из-за гор, свалившийся на него вместе с девчонкой, герой сопротивления и дружок Лестара. Ненависть полыхнула в груди так яростно, что отступили тошнота и слабость. Немедленно убить, растерзать голыми руками! Тот видел его, Урфина, позор, его падение, смеялся вместе со всеми и сам втаптывал в грязь, проявляя издевательское великодушие и отпуская на свободу. Да чтоб они все ей подавились.
Дрожащей рукой Урфин нащупал позади сук, которым обычно подпирал закрывающуюся дверь. Размозжить череп и дело с концом, на своей деревяшке он не сможет быстро убежать. Да где этот чертов Топотун!
— Эй-эй, — человек на грядках спокойно поднял руки вверх, заранее сдаваясь, — хватит буянить. Ты уже обстрелял меня из окна своей утварью, и я боялся, что сорвешь голос — так громко ты орал.
Урфин диким взглядом обвел огород. Земля была густо усыпана вещами. Там валялись оба сапога, поленья, чугунки, инструменты и очень много глиняных черепков.
— Посуду жалко, — проследил его взгляд Великан из-за гор. — Я поймал кое-что: миску, две кружки. Так что будем есть по очереди.
Все это человек говорил, разглядывая Урфина. Сидел привольно, как у себя дома, согнув здоровую ногу и положив на нее руку. Ветер трепал его волосы, и весь вид был совершенно мирный, словно не он три дня назад смеялся над Урфином с трибуны, как все его враги. Снова затошнило, навалилась слабость.
— Убирайся, или я убью тебя.
— Я уйду, но мне нужно убедиться, что ты в порядке.
Урфин захлопнул дверь и чуть не сполз по ней на пол. В доме воняло кислятиной. Как отвратительно, жалко, беспомощно. Враг явился к нему домой, чтобы продолжать глумиться. Ему не хватило представления в Изумрудном городе, и он пришел улюлюкать сюда, прямо под окна. А Урфин пока слишком слаб, чтобы его убить. И Топотун исчез.
На крыльце застучали шаги.
— Эй, давай я принесу воды? Попить, умыться. Извини, ты паршиво выглядишь. Где-то тут валялись ведра. — Послышалось звяканье ведер и скрип колодезной цепи. — Вот, держи. Приходи в себя, а потом поговорим. У тебя есть что пожрать, с голоду не умрешь? — Урфин не ответил.
Через пять минут он втащил полные ведра в дом, наконец напился, кое-как обтерся мокрой тряпкой и переоделся в чистое. Мысли перестали лихорадочно скакать, и голова заработала.
Сначала и правда надо поесть. Залить в себя столько дряни — неудивительно, что от слабости дрожат руки. Урфин спустился в погреб, достал и почистил картошку. На этом дело встало: не было ни чугунка, ни дров — все осталось на грядках, а чтобы сходить за ними, не было сапог. Злобно выругавшись, Урфин осторожно выглянул за дверь. Палатка исчезла. Но не успел Урфин обрадоваться, как заметил, что незваный гость никуда не делся: просто переехал с палаткой за забор, к кусту сирени. Мало того, уже развел костер и сидел, подкидывая в огонь веточки.
— Меня зовут Чарли Блек. Я решил, что некрасиво селиться без приглашения прямо у тебя во дворе. Поживу здесь, если ты не против. И раз уж я пока остался, завтра помогу вскопать огород. Или у тебя были другие планы?
Урфин молча натянул сапоги, поднял чугунок и собрал дрова. Ответить хотелось так, что жгло горло. Каждое едкое слово цеплялось когтями, драло грудь и просилось наружу.
— Безногая дрянь! Ты единственный из всех, кто притащился сюда, остальным хватило обсмеять меня за спиной. Хочешь посмеяться в лицо? Ничего не выйдет. Скорее я заколочу твой костыль тебе в глотку, чем позволю снова глумиться надо мной.
Вышло сипло и оттого страшно. Великан из-за гор на это только дернул плечом, усмехнулся и бросил в огонь еще одно поленце. Урфин ушел в дом. Пока варилась картошка, прибрался в комнате и распахнул окно. Вместе с вечерним прохладным воздухом вплыли запахи дыма и жареного кролика.
«Ненавижу, — повторял про себя Урфин, подцепляя вилкой горячую картошку и втягивая носом аромат мяса. — Кролика жрет, сволочь. Как только поймал? Разорил чужие силки, не иначе». Налить горячий отвар было не во что, и Урфин отхлебнул прямо из котелка. «Нечего тянуть, убью его сегодня ночью», — подумал он, и в голове стало легко и ясно. Всего-то надо отточить поострее ножом кол, неслышно подкрасться к палатке — а уж это Урфин умеет, запрыгнуть и вонзить прямо в сердце. Спать эта туша после сытного ужина наверняка будет крепко.
Эот Линг появился, когда Урфин заканчивал заострять кол.
— Где тебя носило, паршивец? И где Топотун? — спросил Урфин, трогая пальцем острие. Отлично.
— Ты сам прогнал нас, хозяин, — пропищал клоун. — Топотун убежал в лес. Ты напугал его, он сказал, что не вернется.
— Напугал? — как не вовремя. Вместо того чтобы содрать мясо с чужака, эта шкура шляется по лесам.
— Ты зажег факел и кричал, что спалишь Топотуна, себя и весь дом, а когда он побежал, гнал его до самого леса.
— А потом?
— Потом Великан из-за гор отнимал у тебя факел, а ты кричал, что больше никогда никому не подставишь задницу.
— А он? — онемевший вдруг язык едва ворочался. — Что он?
— Он тебя бил, — просто ответил клоун и заполз в угол устраиваться на ночь.
Что тут происходило в эти три дня? Что еще натворил и наговорил Урфин, о чем не помнил сам, но уж точно помнил одноногий гад и чем будет раз за разом пытать и мучить его?
«Неужели я болтал о том, о чем нельзя? — в ужасе думал Урфин, сидя на табурете и запустив пальцы в волосы. — Не могу его отпустить. Иначе вернется в Изумрудный город и расскажет остальным».
Никакие рудники, никакая самая страшная смерть не были так ужасны, как мысль о том, что все его стыдные, порочные тайны станут известны всем. Можно проиграть тысячу войн, но не пасть так низко, как придется, когда кто-то ткнет в Урфина пальцем и засмеется над его слабостями и ошибками; над чувствами, которые он имел несчастье когда-то пережить.
Урфин встал и крепче сжал кол. Пора.
По огороду он крался бесшумно и так же бесшумно перемахнул через забор в том месте, где гуще росла трава. Руки больше не дрожали, глаза ясно видели палатку, затушенный костер и угол откинутого полога. Болван, не создал хотя бы видимость защиты. Тем лучше. Осталось запрыгнуть в эту черноту, и тут уж только не оплошать, не упустить живым.
До палатки оставалось несколько шагов, когда нога Урфина в чем-то запуталась, и раздался звон. Урфин дернулся, запутался еще сильнее, и со всех сторон тонко и пронзительно зазвенели колокольчики. Не успел он порвать сеть и выпутаться из ловушки, как сбоку на него прыгнул кто-то большой и тяжелый. В первую секунду Урфин решил, что вернулся Топотун и сдуру напал на хозяина. Но это был не Топотун. Чарли Блек действовал быстро и молча. Вышиб кол, заломил руки за спину, выдернул его из ловушки и стукнул своей деревяшкой по ногам так, что те подкосились. Урфин упал лицом в траву.
— Думал поймать меня? — Блек сидел на Урфине и упирался в спину коленом так, что у того выбило воздух из легких. — Я ночевал под открытым небом среди людоедов на Куру-Кусу, и ни один не смел подойти, пока я сплю. — Он чуть ослабил хватку, Урфин вдохнул. — И ты запомни: хочешь драться, приходи днем, разберемся по-мужски.Ты же бывший король, короли не бывают трусами. Не так ли?
Блек отпустил Урфина, тот мгновенно перевернулся на спину и вскочил.
— По-мужски? Ты, Великан из-за гор, предлагаешь честный поединок, мне, жевуну? Ты выше на две головы.
— Зато у меня одна нога. Еще днем ты уверял, что это большой недостаток.
Чарли хохотнул, подошел к Урфину и, не успел тот отпрыгнуть, поймал за плечо, легко коснулся его заплывшего глаза и цокнул языком.
— Извини, не рассчитал вчера. Ты налакался удивительно вонючего пойла и начал буянить, пришлось тебя немного успокоить. Какую же ахинею ты нес! — Блек покачал головой. — Ты всегда такой разговорчивый, когда пьяный?
Урфин дернулся, вывернулся из лап Чарли Блека и кинулся в дом.
Утром ничего не изменилось: палатка стояла под кустом сирени, Блек сидел у входа и распутывал ночную ловушку. Увидев Урфина, усмехнулся:
— Ну здравствуй.
Урфин молча пошел к колодцу. Он будет молчать до следующей попытки убить Блека. Он умеет терпеть и ждать.
— Смотри, что я сделал, — Чарли поднялся и, прихрамывая, зашел во двор. В руках он держал что-то странное. — Нужно копать огород, а ты его, дружище, основательно запустил. Сорняки по пояс. Я смастерил плуг из твоих двух лопат, так дело пойдет быстрее. Попробуй сам, а то мне трудно ходить по мягкой земле.
Урфин едва не застонал. Он был бессилен перед этим гигантом, который бесцеремонно врывается в дом, хозяйничает в огороде и безнаказанно расставляет ловушки. И не уйдет никогда, захватит сначала двор, потом дом, решит, что он тут хозяин, а Урфин раб. И будет обращаться как с рабом и свиньей — вытирать об него ноги, плевать в лицо и смеяться, припоминая все, что Урфин наболтал спьяну.
Кулаки сжались, из горла вырвался резкий и громкий крик. Потеряв рассудок, Урфин бросил ведра, схватил топор и кинулся мимо отшатнувшегося Блека в лес. Не чуя ног, едва не отхаркивая внутренности от быстрого бега и лютого ужаса, добежал по поляны и из всех сил вонзил топор в ближнюю сосну.
Он долго метался и калечил деревья. Рубил не глядя, глубоко и сильно, с криком выдергивал топор и бросался к следующей жертве. Летели щепки, одна глубоко чиркнула по лбу, и кровь залила здоровый глаз. Все вокруг стало кровавым, злобным, смертельным. Урфин рубил насмерть всех — Блека, Страшилу, Фараманта, предателя Руфа Билана и Дровосека. Да, его, последнего, сильнее и яростнее всего.
Ничто не могло его остановить. Он размахивал топором, когда Чарли Блэк кинулся к нему и схватил за руки. Урфин увидел, как лезвие рвет ткань штанов и вонзается в плоть, мир стал еще краснее — он убил Блека.
Урфин лежал на земле с накрепко схваченными запястьями, придавленный телом Блека и не мог пошевелиться от страшной тяжести. Ликование раздирало грудь:он выцарапал себе свободу, убил врага.
— Я убил его, убил, убил! — счастливо бормотал Урфин куда-то в грудь мертвому Блеку, снова заговаривался, как пьяный, и не мог остановиться. — Я не буду рабом. Не буду, не буду! Я не раб, и не буду.
— Конечно, не раб, — убитый Блек пошевелился и встал на четвереньки. — Такие рабы, как ты, сущее наказание.
Он внимательно оглядел обомлевшего Урфина, запросто выдернул впившуюся щепку и стер с его щеки кровь. Глянул на себя и скривился:
— Ну что же ты так взбесился, король? Хоть бы ногу другую выбрал, на этой и так живого места нет. И штаны теперь штопать.
Урфин вздрогнул. Вот так просто и добровольно его никто не называл королем, придворных приходилось запугивать и ослеплять блеском, чтобы у них повернулся язык произнести титул, а этот окровавленный бродяга, кажется, даже не злится и не смеется, называя его… королем.
Оказавшись на свободе, Урфин быстро отполз и прислонился к сосне.
— Если я король, повинуйся мне!
— А я, по-твоему, что делаю? Четвертый день только и повинуюсь. Давай-ка я тебя дотащу домой, а то неровен час грохнешься в обморок.
— Нет! Ты пойдешь и… — Урфин лихорадочно придумывал приказание, — найдешь и приведешь Топотуна.
— Поймаю я твоего мишку, — кивнул Чарли, поднял топор и сунул за пояс. — А сейчас держись крепче. — И не успел Урфин пикнуть, сгреб его в охапку и понес.
Блек шел, хромая, и Урфина качало, словно в шторм на корабле. Приходилось цепляться за все подряд — за руки Блека, за шею и тельняшку. Наконец Блеку надоела эта возня, и он крепко прижал Урфина к себе. Пришлось замереть и слушать, как сильно и медленно бьется под тельняшкой настоящее, живое, человеческое сердце. У Блека были горячие руки, горячая грудь, о которую Урфин терся щекой, и горячее дыхание. Он был как дракон — огненный и огромный. «Огромный раненый дракон», — подумал Урфин, когда Блек со стоном поставил его на крыльцо.
— Отдыхай, король, и ничего не порушь больше, я пошел за медведем.
Урфин в смятении смотрел, как, морщась и припадая на левую ногу, Блек бродит вокруг палатки и складывает в заплечный мешок ловушку и какие-то веревки.
« Надо сказать, чтобы не ходил. Это же я его ранил. Его же Топотун задерет».
Пока Урфин сомневался, Блек скрылся в лесу. Вернулся он в сумерках. Урфин выскочил на крыльцо, наблюдая, как тот заводит Топотуна во двор и молча скрывается в палатке.
— Ты зачем сбежал, шкура? — строго спрашивал Урфин Топотуна, поглядывая в окно: Блек из палатки не показывался.
Топотун, пыхтел, пытался свернуться клубком и прятал морду в лапах.
— Напугал ты меня, хозяин, сжечь хотел, — наконец ответил он. — Белая горячка у тебя была, и бредил ты. Кричал… всякое. Стыдоба такая, что Великан из-за гор тебя кулаками затыкал.
— Ч-что кричал?
— Ну… — Топотун замялся. — Я не расслышал, перепутал, наверное…
— А ну говори живо!
Топотун вздохнул, прикрыл глаза и начал повторять по памяти:
— «Признавайся, скотина, Дровосек рассказал тебе, как я подставлял ему задницу? Рассказа-ал! Иначе чего б ты приперся сюда? Хочешь и сам мне присунуть? Только попробуй расстегнуть штаны, я откушу тебе хуй, клянусь. Хватит с меня. Никто никогда не заставит меня встать на колени и…»
— Заткнись!!!
Топотун замолчал. Слышно было, как капает вода в рукомойнике и как бешено стучит кровь в висках.
— Это все?
— Ну нет, — Топотун тяжко вздохнул. — Великан тоже кричал, чтобы ты не смел винить себя и чтобы никогда ни перед кем не унижался. И для верности дал тебе в глаз. После умывал у колодца и просил прощения. Возился, как с ребенком, а ты все равно потом заблевал весь дом. Нехорошо.
Топотун замолчал и, не дождавшись реакции, ушел в сени. Урфин думал. Блек ни единым намеком не показал, что знает о неприглядной стороне его жизни, терпел пьяные выходки, раненый, тащил домой из леса и, не успев перевести дух, ушел за медведем, послушавшись приказа Урфина. Того самого Урфина, от которого отводили глаза горожане, боясь коснуться даже взглядом.
Он выглянул в окно — костра у палатки не было. Поколебавшись, все-таки взял со стола чугунок с уже остывшей картошкой и толкнул дверь.
Первым, что бросилось в глаза, когда он откинул полог палатки, была голая нога, заканчивающаяся ниже колена культей. Бедро было туго перевязано. Чарли Блек сидел в одной тельняшке и штопал штаны. Увидев Урфина, накинул на ноги одеяло.
—Как медведь, не убегает больше?
Урфин мотнул головой и сосредоточился.
— Ты сегодня ничего не ел, ловил Топотуна. Вот, это тебе. — Он поставил чугунок на пол. — И… и спасибо. Ну… за…
Урфин заикался и никак не мог выразить словами, за что же его «спасибо». Оно было за все сразу: за то, что, несмотря на все сегодняшнее и все прошлое, Великан из-за гор продолжал вести себя по-человечески. Мало кто в присутствии Урфина мог позволить себе человечность. Чарли Блек смог.
— Все в порядке, — перебил Блек. — А за картошку спасибо, я голоден как черт. Где-то у меня была соль, — продолжал он, копаясь в мешке. — Садись давай. Сам голодный? Если нет, у меня есть чай и две твоих кружки.
Через мгновение Урфин сидел на полу с кружкой теплого отвара шиповника и смотрел, как Блек с удовольствием ест картошку. Штаны тот отложил и все так же прятал ноги под одеялом.
— Завтра начнем копать огород. Я уйду потом, не волнуйся. Посмотрю, что ты здесь обжился, что грядки не забросишь и дом поджигать не будешь, и уйду, живи себе на здоровье.
Чарли взял вторую кружку с отваром.
— Что у тебя с ногой? — неожиданно спросил Урфин, пристально глядя в угол палатки. — Людоеды?
— Нет, — удивленно ответил сбитый с толку Блек. — Неудачно поохотился на крокодила.
— Крокодила? — переспросил Урфин и все-таки взглянул в глаза.
— Такие, знаешь, мммм… как драконы, только без крыльев.
Этой ночью Урфину приснились крокодилы. Они кишели на дне ущелья, и вдруг один из них превратился в дракона, раскрыл крылья и взмыл в небо. Урфин смотрел на него и точно знал, что он огромный, сильный и очень горячий.
***
На следующий день они занялись огородом. Блек догадался запрячь в плуг Топотуна и до обеда вспахал столько, сколько Урфин не смог бы перекопать за несколько лет. Он выпалывал сорняки, Блек, дымя трубкой, перебирал картофельные клубни. Пахло землей и травой, в небе чирикали птахи, и все вокруг было таким умиротворенным, словно в огород никогда не залетали проклятые семена, не было дуболомов, проигранной войны и бесславного царствования. Все было так, как нужно, и, к большому удивлению, Чарли Блек почти не портил эту картину. Вел себя тихо, разговаривал мало, а сделать успевал вдвое больше Урфина.
— Хватит на сегодня, — сказал Урфин, довольно осматривая огород, — завтра продолжим.
Блек умылся под рукомойником, вытащил из палатки удочки и ушел к реке, а Урфин занялся домом. Перемыл и перестирал все что можно и едва успел подумать, что это самый спокойный день за многие месяцы, как одно происшествие все-таки выбило из колеи. По тропинке к дому поднимался полуголый Блек. В садке он нес улов, а на плече — мокрую перекрученную тельняшку.
Ни разу в жизни Урфин не видел, чтобы кто-то вот так бесцеремонно разделся на улице средь бела дня. Ни один приличный жевун не позволил бы себе такого никогда! Только такой дикарь, как этот ловец крокодилов, мог запросто нарушить приличия и не бояться косых взглядов. А посмотреть было на что. Урфин умудрился одновременно опустить взгляд, чтобы не пялиться на голую грудь, и прищуриться, чтобы рассмотреть получше. Это было — он не мог подобрать другого слова — мощно. Замерев, рассматривал сильные руки в татуировках, те самые, которыми так легко поднял его, широкую грудь, живот — и честное слово, штаны Блек мог бы подтянуть и повыше. Тот подходил, и Урфин видел, как блестит на солнце вспотевшая кожа, как перекатываются мышцы, видел темные волосы на груди и животе и дальше вниз, до самого пояса штанов. И в эту волосатую грудь едва не уткнулся носом, когда Блек подошел к крыльцу.
— Я наберу воды, надо почистить рыбу. Отличный клев! И я там постирался немного. Хочешь, завтра сходим вместе. Эй, ты чего?
Урфин очнулся, перевел взгляд с раздетого Блека куда-то на горизонт, сглотнул, но, не вспомнив ни единого связного слова, только качнул головой и поскорее ушел в дом. Блек развесил мокрые тряпки на кусте сирени и, бесстыдно сверкая голой спиной, почистил и пожарил рыбу. А Урфин весь оставшийся вечер слонялся по дому, то и дело поглядывая в окно, и почувствовал себя застуканным на месте преступления, когда в окне неожиданно показалась голова Блека.
— Рыба готова. Собирайся, король, будем ужинать.
Урфин понял, что, если сядет напротив этого голого великана и перед глазами снова замаячат широкие плечи, обязательно подавится костью.
— Я не ем рыбу, —огрызнулся он и закрыл окно. В этот вечер на ужин снова была опостылевшая картошка.
Но постепенно Урфин привыкал к странным замашкам Блека. Тот теперь ходил без тельняшки целыми днями — копался в огороде, возился с домом и дровником, рыбачил. Дважды они выбирались в лес за дровами, и Урфин гордился, что пилил и колол почти так же быстро, как Блек. Если не подходить слишком близко, не видеть капли пота на загорелой коже и не вдыхать запах, то жизнь рядом с ним была вполне сносной. Блек приносил рыбу и кроликов, больше не напрашиваясь на совместные ужины, возился у палатки и беспрекословно выполнял просьбы. Можно сказать, что Урфин привык и приспособился и даже начал извлекать из соседства немалую пользу.
Но под страхом смертной казни он не признался бы, что иногда, лежа в темноте, думает о том, что хотел бы посмотреть на совершенно голого Чарли Блека. Никогда он не видел до того и никогда не увидит после такого большого человека. Блек был выше, шире и крепче всех известных Урфину силачей, включая Дровосека. Ни один жевун не был загорелым, как Блек, никто не носил на теле татуировок и не был так волосат. Урфин трогал твердый член и думал, что Блек, вероятно, волосат и внизу. У человека, вокруг пупка которого растут волосы, наверняка волосатые пах и бедра. Он закусывал нижнюю губу, с трудом вытаскивал из трусов руку и пытался подумать о чем-то другом. Но перед глазами стояли откровенные картинки, в которых Блек, бесстыдно раздвинув ноги, показывал большой крепкий член. Урфин кончал, проклиная все на свете, и обещал про себя утром же сказать Блеку, чтобы тот проваливал. Но не говорил, и следующей ночью все повторялось.
Это случилось в первую серьезную грозу. Они готовились снимать первый урожай, когда небо Голубой страны затянули плотные тучи.
— Не к добру это, — говорил Блек, с беспокойством поглядывая вверх, — будет град.
Урфин был полностью согласен, но лишь с первыми сильными порывами ветра вспомнил, что не закрыл на дальнем поле парник с помидорами.
Он сражался с парником и ветром, когда его догнал Блек, но едва они укрыли помидоры, как по земле и по ним двоим заколотили крупные градины. Блек дернул Урфина под навес, который они когда-то смастерили от солнца. Пока топтались, вставая поудобнее, град сначала больно отстегал Урфина по спине, потом, судя по ругательствам, досталось Блеку. А потом Блек без спросу подтянул его к себе, обнял и замер. Замер и Урфин. Это было совершенно безвыходное положение. Отодвинуться — значит, попасть под хлесткий град, и Урфин стоял, покорно опустив руки и стараясь не сильно прижиматься. Но все равно было слишком близко. Блестящая грудь, тепло которой Урфин чувствовал даже на расстоянии, мокрые плечи, крепкие руки, широкие ладони на своей спине. И запах, тот, от которого Урфин бегал, но так и не убежал: пота, солнца, стружек. Запах мужчины.
Град застучал сильнее, от неожиданности Урфин глубоко вздохнул и, решив, что пропади оно все пропадом, обхватил Блека за скользкие бока, сжал и изумился, что едва смог сцепить пальцы у него за спиной. Блек тоже отчего-то сильно и шумно задышал и прижал к себе Урфина так сильно, что тот уперся носом в ребра. Он стоял и слушал, как колотится сердце Блека — сильно и часто и намного громче града. А потом тот ладонью накрыл голову Урфина, и тогда, кроме стука этого сердца, не осталось ничего.
«Как дракон», — подумал Урфин, зажмурился и будто взлетел вместе с Блеком, а может, так и было, потому что, едва закончился град, тот поднял его и, как в прошлый раз, понес домой.
Чарли Блек не ушел к себе. Тяжело сел на табуретку у стола и с шипением вытянул больную ногу.
— Зачем понес? Я бы прекрасно дошел сам.
Блек криво усмехнулся на эти слова. Взял кружку отвара, которую поставил на стол Урфин, отпил.
— Я сам выстругал эту деревяшку. Наверное, что-то недоделал — иногда натирает ногу.
Урфин с сомнением выглянул в окно, за которым продолжал лить дождь. Мокрая палатка одним краем зацепилась за куст и хлопала на ветру расстегнутым пологом. Наверняка внутри лужа.
— Оставайся на ночь у меня, — неожиданно для себя предложил он, — я постелю на полу.
Пока Блек ходил отлить, Урфин быстро разделся, лег и накрылся одеялом. Он видел, как Блек вернулся и сел на брошенный на пол матрас. Когда тот отстегнул ремни протеза и отложил его в сторону, Урфин перевел взгляд на потолок, но неожиданно услышал:
— Не смотри так и не сравнивай нас. Я не такой, как он, и никогда бы тебя не обидел и не сделал больно.
Урфин замер. Блек впервые заговорил о том, что было рассказано когда-то в пьяном угаре. Что отвечать на это, он не знал. А Блек накрылся простыней и взглянул прямо в глаза:
— Одна свинья в твоей жизни еще не значит, что вокруг нет людей. На всякий случай напоминаю — у тебя есть я.
Блек уже давно спал, а Урфин ворочался с боку на бок. Блек сказал, что он есть у Урфина. Весь огромный, жаркий и сильный Великан из-за гор есть у него, Урфина Джюса. Он сказал это так, что нельзя было засомневаться. Урфин тихо поднялся, нашарил на полу протез, зажег лампу и осмотрел. И хмыкнул: конечно, слишком острый край и неудобные ремни. Он сможет переделать так, чтобы у Блека больше никогда не болела нога.
Урфин справился с новым протезом за три дня. Они не возвращались к ночному разговору и даже как будто стали реже встречаться. Блек сушил палатку и свои вещи, Урфин начал выкапывать картошку и свеклу.
Он пришел к Блеку вечером, когда тот вернулся с реки. Собрал все свое мужество и откинул полог палатки. Блек отдыхал, но, увидев Урфина, сел и замер в ожидании.
— Я сделал тебе новый протез. Старый никуда не годится, ты уж извини.
— А новый годится? — хрипло спросил Блек.
— Еще бы! Я в этом хорошо разбираюсь, сможешь отправиться в любое путешествие пешком. Только здесь другие ремни, я покажу, как они застегиваются.
— Показывай.
Такой неразговорчивый и серьезный Блек сбивал с толку. Урфин отказался от трусливой мысли бросить все и уйти в дом, потянулся к его ноге и начал отстегивать потертые ремни. Блек замер, перехватило дыхание и у Урфина. Он отложил старую деревяшку, но вместо того чтобы пристегнуть новую, потрогал колено, провел ладонью до культи, погладил и двинулся вверх, до порезанного им самим бедра, и снова вниз, до края. Дрожали руки, грохотало в груди. Урфин не мог отнять рук, не мог отвести глаз. И не мог убежать из палатки, чтобы никогда больше не видеть Блека, не слышать, как тот смеется. Он гладил обрубленную ногу и умирал от страха. И оттого, что поддался порыву, содрал кожу и показал Блеку вывернутую наизнанку душу, всю свою нежность и желание. Второй раз в жизни с ним случается такое, и он бы никогда не открылся, если бы не слова Блека тогда, ночью.
— Урфин, — услышал он шепот и замер над ногой, не в силах посмотреть в лицо Блеку и не зная, как оправдаться. — Иди ко мне, Урфин, — попросил тот, и тогда он посмотрел.
Блек сидел, подавшись вперед, и протягивал руку, словно хотел коснуться щеки, но не смел. Его пальцы дрожали, и, чтобы унять эту дрожь, Урфин взял тяжелую горячую руку и прижал к губам. Они потянулись друг к другу одновременно, и Урфин снова утонул в сильных объятиях. Блек гладил везде и сразу: по голове, спине, плечам, и он уже не стеснялся отвечать. Целовал шею, водил губами и носом по ключицам, обнимал так крепко, как мог, и больше не боялся. А потом мир сделал кувырок, и оказалось, что Блек уже нависает над ним, прижимает к полу, а Урфин раздвигает ноги и чувствует, как в пах упирается твердый член.
«Сейчас будет больно, — соображал он, когда оба стаскивали друг с друга штаны, — всегда было, а этот член даже больше чем у…»
— Не бойся, король, — стонал Блек, целуя его живот, — что ты замер? Я же сказал, что никогда не сделаю больно.
И не успел Урфин ахнуть, как Блек сполз ниже и взял член в рот. Урфин не знал, как двигаться и что говорить и надо ли двигаться и говорить. Первый раз его ласкали ртом, после он кончал в кулак Блека, а тот бесстыдно облизывал свои пальцы, его член и яйца и делал это до тех пор, пока у Урфина не встал снова.
— Ложись, теперь я тебе отсосу.
Блек замер над Урфином, опустил голову и прижался мокрым лбом к его плечу. Урфин чувствовал, как тот дрожит. Твердый член упирался в бедро и пачкал смазкой.
— Нет, король, не сейчас. Я помню, ты говорил, что ненавидишь это, — Урфин почувствовал, что краснеет, а Блек, не поднимая головы, крепко обнимал его и продолжал: — Он заставлял тебя? Если да, отпусти меня ненадолго, я раскручу его по винтику и вернусь.
— Нет, не заставлял, — наконец ответил Урфин. — Просто после очень болело горло.
— Вот сука, — услышал он едва понятное бормотание. Блек лег на бок и прижал его спиной к груди. — Так не должно быть, — продолжал он, целуя затылок, — когда одному не нравится, другой должен остановиться. Понимаешь? И ты мне обязательно скажи, если что-то не понравится.
Урфин слушал, закрыв глаза, его качало, будто на волнах, и он пропустил момент, когда член Блека проскользнул между его бедер.
— Сожми… — услышал он, — сожми крепче.
Только он сжал бедра сильнее, как Блек начал двигаться. Урфин чувствовал, как пах прижимается к заднице, как Блек шумно дышит и стонет, а сперма выплескивается и пачкает ноги.
После они лежали и целовались. Сначала Блек лег на Урфина так, что чуть не вышиб дух, но тут же перевернулся, и уже Урфин лежал на Блеке и все шарил руками, словно пытаясь натрогаться про запас. Так они и уснули.
Протез подошел Блеку идеально. Он уходил все дальше от дома и пропадал в лесу. Однажды его не было так долго, что Урфин испугался, не ушел ли насовсем, бросив палатку и вещи.
— Что? — зарычал Блек, когда узнал, как он метался от забора до опушки, не зная, где искать. — Ты с ума сошел! Разве я могу уйти от тебя? Без тебя?!
Они стояли у дома, и Блек, упираясь рукой в стену, нависал над Урфином и, кажется, злился.
— Послушай, — начал он торопливо, склоняясь еще ниже, — хотел рассказать позже, но вижу, лучше сейчас. Я нашел проход между скалами, туда течет наша река. Если проплыть совсем немного, можно добраться до Кругосветных гор и выбраться в большой мир минуя пустыню. Понимаешь, Урфин? Там все другое, мое. Ты видел зиму, снег? Пойдем со мной, я покажу тебе другие страны и удивительные острова.
Блек нависал, пылал жаром и, кажется, в самом деле был готов превратиться в дракона, схватить Урфина и унести за горы и пустыни Волшебной страны. Урфин почувствовал, как трещит по швам привычная жизнь. Все бросить? Пойти за этим человеком в другой, совсем незнакомый мир? Он прислушался к себе: да, бросить все, убежать, увидеть обещанные страны и острова. Но…
— Но мой дом останется здесь. Я не хочу снова все бросать.
Блек прижался лбом к его лбу.
— Наш дом. Это наш дом остается здесь. У меня впервые в жизни появился дом, в который мне хочется вернуться. Ну так что, король? Приглашаю тебя в кругосветное путешествие, а Топотун покараулит дом.
Накануне отъезда Урфин никак не мог уснуть, вздыхал и ворочался, до тех пор пока спящий Блек не придавил ручищей и не прижал к себе. Тогда Урфин уткнулся в него, втянул носом запах и затих. Ему снились драконы, а самый большой и сильный нес его за дальние дали над Кругосветными горами, чтобы потом вместе с ним вернуться домой.
Конец
Так думала я до тех пор, пока midrifmonster не убедила меня попробовать додать Урфину если не счастья, то хотя бы покоя. И тогда я вспомнила, как мы с Ishtars обсуждали в комментах к фику, что одноногий моряк Чарли Блек именно тот, кто мог бы успокоить мятущуюся душу Урфина и откомфортить его со всей нежностью )Так что перед вами сиквел Сердца с комфортом, романсом и незначительными вкраплениями кинков. Будет лежать здесь, пока автор не придумает фику приличное название. И спасибо Камоши за вычитку.
Пейринг: Чарли Блек/Урфин Джюс
Рейтинг: NC-17
Размер: ~5500 слов
Жанр: херт/комфорт, романс
Предупреждения: разница в росте и размерах, ампутация (очень вскользь), таймлайн - конец второй книги
Читать фик
«Через несколько дней состоялся суд над Урфином Джюсом.
Жители Изумрудной страны предлагали отправить его на рудники.
— Друзья, — сказал Чарли Блек, — а не лучше ли оставить этого человека просто наедине с самим собой?
— Правильно, — сказала Элли, — это будет самым тяжелым наказанием для него».
(Урфин Джюс и его деревянные солдаты)
Жители Изумрудной страны предлагали отправить его на рудники.
— Друзья, — сказал Чарли Блек, — а не лучше ли оставить этого человека просто наедине с самим собой?
— Правильно, — сказала Элли, — это будет самым тяжелым наказанием для него».
(Урфин Джюс и его деревянные солдаты)
Чарли Блек ворочался в постели. Тусклый уличный фонарь освещал комнату, под окнами разговаривали, перекликались, пели песни. Никто не спал: Изумрудный город праздновал победу. Не спал и Чарли Блек. Он отказался от приглашений Страшилы и Дровосека, не пошел на праздничные гуляния, пожелал Элли спокойной ночи и лег в кровать.
Мешали крики и музыка, ныла натертая ремнями левая нога, и Чарли с досадой подумал, что не нужно было сегодня так много ходить. Но Великана из-за гор рвали на части: он обошел дворец сверху донизу, ему показывали каждый дом, каждую площадь и улочку. В который раз Чарли поднялся на городскую стену, а после суда над Джюсом дошел до леса, чтобы посмотреть на ореховые деревья, и до поля — похвалить небывалый урожай. Его знакомили со стариками и детьми, усаживали за свадебные столы, ему бесконечно жали руки мужчины, а девушки горячо благодарили, самые смелые даже кидались обниматься.
Обычно после такого Чарли едва ходил. Вот и сейчас, он валялся поверх одеяла, слушал городской гомон и старался не обращать внимания на боль ниже колена. Все было отлично, лучше не придумаешь. Быстрая победа и безоговорочная капитуляция врага, да еще эта потрясающая пушка Лестара! А отличные парни, Страшила и Дровосек! А счастливая Элли и скорая дорога домой! Но что же ты тогда не спишь, дружище Чарли, раз все так хорошо? Ведь не в ноге дело — эту боль он давно научился терпеть.
«Из Урфина Джюса никогда бы не получился дельный злой волшебник. В нем нет настоящего зла», — прозвучал в голове голос филина Гуамоко. Чарли сел на постели: вот она, причина, заноза, не дающая уснуть. Он закурил и задумался.
Когда сегодня на суде Чарли предложил отпустить Джюса, он, сказать по правде, постарался облегчить тому участь — слишком потерянным, уничтоженным показался этот человек. Ему, казалось, было все равно: изгнание, рудники или казнь. Возможно, казнь бы даже обрадовала. Оцепеневший, раздавленный, Джюс стоял посреди зала суда и как будто не слышал ничего, только упрямо и неотрывно смотрел исподлобья на трибуну. Чарли тоже скосил глаза, увидел на трибуне Страшилу и Дровосека, не понял, что такого важного разглядел Джюс, и прислушался. Говорила Элли:
— Это станет самым тяжелым наказанием для него!
— Да будет так! — подвел итог Дровосек. Он встал и глубоким голосом продолжил: — Ты слышал, Урфин? Уходи и не возвращайся ни с миром, ни тем более с войной. Здесь все до единого презирают тебя, помни это. А теперь убирайся!
От этих слов Джюс вздрогнул. Казалось, ему нужно было время, чтобы понять, что именно сказал Дровосек. А после оскалился так страшно, что Элли ойкнула и прижалась к Чарли. И с этой безумной усмешкой Джюс тяжело зашагал к городским воротам. Толпа расступалась перед ним, шарахаясь, как от прокаженного, и люди молча смотрели вслед. Чарли тоже смотрел. Он думал, что Дровосек ошибся. Один человек, который не презирал Урфина Джюса, в Изумрудном городе все-таки был.
Чарли отложил трубку и снова лег. Голоса на улице затихали, зеленый свет тускнел, город засыпал. Так вот: он, Чарли Блек, не презирал Урфина Джюса. Его непродуманная и бестолковая попытка захватить власть обескураживала. Гуамоко верно тогда заметил: Джюсу не хватало злости. На по-настоящему злых Чарли насмотрелся на Куру-Кусу, и Джюсу до них было далеко. Сколько он там настругал своих дуболомов? Пятьдесят? Ну и вояка. И то, как обреченно тот уходил, — Чарли видел и такое. И обычно оно заканчивалось очень плохо.
Надо бы узнать, как Джюс добрался домой. А то, неровен час, удушится на ближайшем дереве. И получится очень дурная история: будто кинули свободу, как подачку, зная, что подавится ею насмерть. Очень уж нехороший был у него взгляд.
Через два дня Чарли посадил Элли на коротконогую выносливую лошадку, убедился, что Кагги-Карр проводит племянницу до границы Канзаса, и попрощался с ней.
***
Как только Урфин добрался домой, он совершенно по-свински напился. Сначала была ежевичная настойка, потом горькое пиво, а потом брага, бутылку которой раздобыл Эот Линг, обокрав, вероятно, лавку в Когиде. Три дня Урфин, не раздевшись с дороги, не сняв сапог и даже не подумав про закуску, опрокидывал в себя стакан за стаканом и плавал в вязком тумане, откуда доносились голоса — звуки сражения, грохот страшной пушки, выплывали лица — дуболомов, вездесущей девчонки, хлипкого размалеванного Страшилы и Дровосека. Не того жестяного урода, а другого, которого Урфин вдруг вспомнил. Не давал себе вспоминать столько лет, спрятал, стер, выковырял из памяти, чтобы он явился однажды.
«Мы презираем», — слышал Урфин снова и снова и не мог понять, кто же так тоскливо воет: он сам или Топотун у порога. А потом очнулся на полу, мокрый и грязный, рядом с ведром блевотины и мочи. Ноги не держали, пол и стены ходили ходуном, голова трещала.
— Воды… — простонал он в пустоту. Ни клоун, ни Топотун не отозвались, и Урфин понял, что сам до колодца не дойдет. Мокрая рубаха липла к телу, сапог не было. Один глаз заплыл и не открывался. Поскальзываясь в непонятой луже, Урфин добрел до двери, толкнул ее и обомлел.
В огороде, прямо на грядках, стояла палатка, и у входа сидел человек. Прищурив целый глаз, Урфин сосредоточился и узнал: это был Великан из-за гор, свалившийся на него вместе с девчонкой, герой сопротивления и дружок Лестара. Ненависть полыхнула в груди так яростно, что отступили тошнота и слабость. Немедленно убить, растерзать голыми руками! Тот видел его, Урфина, позор, его падение, смеялся вместе со всеми и сам втаптывал в грязь, проявляя издевательское великодушие и отпуская на свободу. Да чтоб они все ей подавились.
Дрожащей рукой Урфин нащупал позади сук, которым обычно подпирал закрывающуюся дверь. Размозжить череп и дело с концом, на своей деревяшке он не сможет быстро убежать. Да где этот чертов Топотун!
— Эй-эй, — человек на грядках спокойно поднял руки вверх, заранее сдаваясь, — хватит буянить. Ты уже обстрелял меня из окна своей утварью, и я боялся, что сорвешь голос — так громко ты орал.
Урфин диким взглядом обвел огород. Земля была густо усыпана вещами. Там валялись оба сапога, поленья, чугунки, инструменты и очень много глиняных черепков.
— Посуду жалко, — проследил его взгляд Великан из-за гор. — Я поймал кое-что: миску, две кружки. Так что будем есть по очереди.
Все это человек говорил, разглядывая Урфина. Сидел привольно, как у себя дома, согнув здоровую ногу и положив на нее руку. Ветер трепал его волосы, и весь вид был совершенно мирный, словно не он три дня назад смеялся над Урфином с трибуны, как все его враги. Снова затошнило, навалилась слабость.
— Убирайся, или я убью тебя.
— Я уйду, но мне нужно убедиться, что ты в порядке.
Урфин захлопнул дверь и чуть не сполз по ней на пол. В доме воняло кислятиной. Как отвратительно, жалко, беспомощно. Враг явился к нему домой, чтобы продолжать глумиться. Ему не хватило представления в Изумрудном городе, и он пришел улюлюкать сюда, прямо под окна. А Урфин пока слишком слаб, чтобы его убить. И Топотун исчез.
На крыльце застучали шаги.
— Эй, давай я принесу воды? Попить, умыться. Извини, ты паршиво выглядишь. Где-то тут валялись ведра. — Послышалось звяканье ведер и скрип колодезной цепи. — Вот, держи. Приходи в себя, а потом поговорим. У тебя есть что пожрать, с голоду не умрешь? — Урфин не ответил.
Через пять минут он втащил полные ведра в дом, наконец напился, кое-как обтерся мокрой тряпкой и переоделся в чистое. Мысли перестали лихорадочно скакать, и голова заработала.
Сначала и правда надо поесть. Залить в себя столько дряни — неудивительно, что от слабости дрожат руки. Урфин спустился в погреб, достал и почистил картошку. На этом дело встало: не было ни чугунка, ни дров — все осталось на грядках, а чтобы сходить за ними, не было сапог. Злобно выругавшись, Урфин осторожно выглянул за дверь. Палатка исчезла. Но не успел Урфин обрадоваться, как заметил, что незваный гость никуда не делся: просто переехал с палаткой за забор, к кусту сирени. Мало того, уже развел костер и сидел, подкидывая в огонь веточки.
— Меня зовут Чарли Блек. Я решил, что некрасиво селиться без приглашения прямо у тебя во дворе. Поживу здесь, если ты не против. И раз уж я пока остался, завтра помогу вскопать огород. Или у тебя были другие планы?
Урфин молча натянул сапоги, поднял чугунок и собрал дрова. Ответить хотелось так, что жгло горло. Каждое едкое слово цеплялось когтями, драло грудь и просилось наружу.
— Безногая дрянь! Ты единственный из всех, кто притащился сюда, остальным хватило обсмеять меня за спиной. Хочешь посмеяться в лицо? Ничего не выйдет. Скорее я заколочу твой костыль тебе в глотку, чем позволю снова глумиться надо мной.
Вышло сипло и оттого страшно. Великан из-за гор на это только дернул плечом, усмехнулся и бросил в огонь еще одно поленце. Урфин ушел в дом. Пока варилась картошка, прибрался в комнате и распахнул окно. Вместе с вечерним прохладным воздухом вплыли запахи дыма и жареного кролика.
«Ненавижу, — повторял про себя Урфин, подцепляя вилкой горячую картошку и втягивая носом аромат мяса. — Кролика жрет, сволочь. Как только поймал? Разорил чужие силки, не иначе». Налить горячий отвар было не во что, и Урфин отхлебнул прямо из котелка. «Нечего тянуть, убью его сегодня ночью», — подумал он, и в голове стало легко и ясно. Всего-то надо отточить поострее ножом кол, неслышно подкрасться к палатке — а уж это Урфин умеет, запрыгнуть и вонзить прямо в сердце. Спать эта туша после сытного ужина наверняка будет крепко.
Эот Линг появился, когда Урфин заканчивал заострять кол.
— Где тебя носило, паршивец? И где Топотун? — спросил Урфин, трогая пальцем острие. Отлично.
— Ты сам прогнал нас, хозяин, — пропищал клоун. — Топотун убежал в лес. Ты напугал его, он сказал, что не вернется.
— Напугал? — как не вовремя. Вместо того чтобы содрать мясо с чужака, эта шкура шляется по лесам.
— Ты зажег факел и кричал, что спалишь Топотуна, себя и весь дом, а когда он побежал, гнал его до самого леса.
— А потом?
— Потом Великан из-за гор отнимал у тебя факел, а ты кричал, что больше никогда никому не подставишь задницу.
— А он? — онемевший вдруг язык едва ворочался. — Что он?
— Он тебя бил, — просто ответил клоун и заполз в угол устраиваться на ночь.
Что тут происходило в эти три дня? Что еще натворил и наговорил Урфин, о чем не помнил сам, но уж точно помнил одноногий гад и чем будет раз за разом пытать и мучить его?
«Неужели я болтал о том, о чем нельзя? — в ужасе думал Урфин, сидя на табурете и запустив пальцы в волосы. — Не могу его отпустить. Иначе вернется в Изумрудный город и расскажет остальным».
Никакие рудники, никакая самая страшная смерть не были так ужасны, как мысль о том, что все его стыдные, порочные тайны станут известны всем. Можно проиграть тысячу войн, но не пасть так низко, как придется, когда кто-то ткнет в Урфина пальцем и засмеется над его слабостями и ошибками; над чувствами, которые он имел несчастье когда-то пережить.
Урфин встал и крепче сжал кол. Пора.
По огороду он крался бесшумно и так же бесшумно перемахнул через забор в том месте, где гуще росла трава. Руки больше не дрожали, глаза ясно видели палатку, затушенный костер и угол откинутого полога. Болван, не создал хотя бы видимость защиты. Тем лучше. Осталось запрыгнуть в эту черноту, и тут уж только не оплошать, не упустить живым.
До палатки оставалось несколько шагов, когда нога Урфина в чем-то запуталась, и раздался звон. Урфин дернулся, запутался еще сильнее, и со всех сторон тонко и пронзительно зазвенели колокольчики. Не успел он порвать сеть и выпутаться из ловушки, как сбоку на него прыгнул кто-то большой и тяжелый. В первую секунду Урфин решил, что вернулся Топотун и сдуру напал на хозяина. Но это был не Топотун. Чарли Блек действовал быстро и молча. Вышиб кол, заломил руки за спину, выдернул его из ловушки и стукнул своей деревяшкой по ногам так, что те подкосились. Урфин упал лицом в траву.
— Думал поймать меня? — Блек сидел на Урфине и упирался в спину коленом так, что у того выбило воздух из легких. — Я ночевал под открытым небом среди людоедов на Куру-Кусу, и ни один не смел подойти, пока я сплю. — Он чуть ослабил хватку, Урфин вдохнул. — И ты запомни: хочешь драться, приходи днем, разберемся по-мужски.Ты же бывший король, короли не бывают трусами. Не так ли?
Блек отпустил Урфина, тот мгновенно перевернулся на спину и вскочил.
— По-мужски? Ты, Великан из-за гор, предлагаешь честный поединок, мне, жевуну? Ты выше на две головы.
— Зато у меня одна нога. Еще днем ты уверял, что это большой недостаток.
Чарли хохотнул, подошел к Урфину и, не успел тот отпрыгнуть, поймал за плечо, легко коснулся его заплывшего глаза и цокнул языком.
— Извини, не рассчитал вчера. Ты налакался удивительно вонючего пойла и начал буянить, пришлось тебя немного успокоить. Какую же ахинею ты нес! — Блек покачал головой. — Ты всегда такой разговорчивый, когда пьяный?
Урфин дернулся, вывернулся из лап Чарли Блека и кинулся в дом.
Утром ничего не изменилось: палатка стояла под кустом сирени, Блек сидел у входа и распутывал ночную ловушку. Увидев Урфина, усмехнулся:
— Ну здравствуй.
Урфин молча пошел к колодцу. Он будет молчать до следующей попытки убить Блека. Он умеет терпеть и ждать.
— Смотри, что я сделал, — Чарли поднялся и, прихрамывая, зашел во двор. В руках он держал что-то странное. — Нужно копать огород, а ты его, дружище, основательно запустил. Сорняки по пояс. Я смастерил плуг из твоих двух лопат, так дело пойдет быстрее. Попробуй сам, а то мне трудно ходить по мягкой земле.
Урфин едва не застонал. Он был бессилен перед этим гигантом, который бесцеремонно врывается в дом, хозяйничает в огороде и безнаказанно расставляет ловушки. И не уйдет никогда, захватит сначала двор, потом дом, решит, что он тут хозяин, а Урфин раб. И будет обращаться как с рабом и свиньей — вытирать об него ноги, плевать в лицо и смеяться, припоминая все, что Урфин наболтал спьяну.
Кулаки сжались, из горла вырвался резкий и громкий крик. Потеряв рассудок, Урфин бросил ведра, схватил топор и кинулся мимо отшатнувшегося Блека в лес. Не чуя ног, едва не отхаркивая внутренности от быстрого бега и лютого ужаса, добежал по поляны и из всех сил вонзил топор в ближнюю сосну.
Он долго метался и калечил деревья. Рубил не глядя, глубоко и сильно, с криком выдергивал топор и бросался к следующей жертве. Летели щепки, одна глубоко чиркнула по лбу, и кровь залила здоровый глаз. Все вокруг стало кровавым, злобным, смертельным. Урфин рубил насмерть всех — Блека, Страшилу, Фараманта, предателя Руфа Билана и Дровосека. Да, его, последнего, сильнее и яростнее всего.
Ничто не могло его остановить. Он размахивал топором, когда Чарли Блэк кинулся к нему и схватил за руки. Урфин увидел, как лезвие рвет ткань штанов и вонзается в плоть, мир стал еще краснее — он убил Блека.
Урфин лежал на земле с накрепко схваченными запястьями, придавленный телом Блека и не мог пошевелиться от страшной тяжести. Ликование раздирало грудь:он выцарапал себе свободу, убил врага.
— Я убил его, убил, убил! — счастливо бормотал Урфин куда-то в грудь мертвому Блеку, снова заговаривался, как пьяный, и не мог остановиться. — Я не буду рабом. Не буду, не буду! Я не раб, и не буду.
— Конечно, не раб, — убитый Блек пошевелился и встал на четвереньки. — Такие рабы, как ты, сущее наказание.
Он внимательно оглядел обомлевшего Урфина, запросто выдернул впившуюся щепку и стер с его щеки кровь. Глянул на себя и скривился:
— Ну что же ты так взбесился, король? Хоть бы ногу другую выбрал, на этой и так живого места нет. И штаны теперь штопать.
Урфин вздрогнул. Вот так просто и добровольно его никто не называл королем, придворных приходилось запугивать и ослеплять блеском, чтобы у них повернулся язык произнести титул, а этот окровавленный бродяга, кажется, даже не злится и не смеется, называя его… королем.
Оказавшись на свободе, Урфин быстро отполз и прислонился к сосне.
— Если я король, повинуйся мне!
— А я, по-твоему, что делаю? Четвертый день только и повинуюсь. Давай-ка я тебя дотащу домой, а то неровен час грохнешься в обморок.
— Нет! Ты пойдешь и… — Урфин лихорадочно придумывал приказание, — найдешь и приведешь Топотуна.
— Поймаю я твоего мишку, — кивнул Чарли, поднял топор и сунул за пояс. — А сейчас держись крепче. — И не успел Урфин пикнуть, сгреб его в охапку и понес.
Блек шел, хромая, и Урфина качало, словно в шторм на корабле. Приходилось цепляться за все подряд — за руки Блека, за шею и тельняшку. Наконец Блеку надоела эта возня, и он крепко прижал Урфина к себе. Пришлось замереть и слушать, как сильно и медленно бьется под тельняшкой настоящее, живое, человеческое сердце. У Блека были горячие руки, горячая грудь, о которую Урфин терся щекой, и горячее дыхание. Он был как дракон — огненный и огромный. «Огромный раненый дракон», — подумал Урфин, когда Блек со стоном поставил его на крыльцо.
— Отдыхай, король, и ничего не порушь больше, я пошел за медведем.
Урфин в смятении смотрел, как, морщась и припадая на левую ногу, Блек бродит вокруг палатки и складывает в заплечный мешок ловушку и какие-то веревки.
« Надо сказать, чтобы не ходил. Это же я его ранил. Его же Топотун задерет».
Пока Урфин сомневался, Блек скрылся в лесу. Вернулся он в сумерках. Урфин выскочил на крыльцо, наблюдая, как тот заводит Топотуна во двор и молча скрывается в палатке.
— Ты зачем сбежал, шкура? — строго спрашивал Урфин Топотуна, поглядывая в окно: Блек из палатки не показывался.
Топотун, пыхтел, пытался свернуться клубком и прятал морду в лапах.
— Напугал ты меня, хозяин, сжечь хотел, — наконец ответил он. — Белая горячка у тебя была, и бредил ты. Кричал… всякое. Стыдоба такая, что Великан из-за гор тебя кулаками затыкал.
— Ч-что кричал?
— Ну… — Топотун замялся. — Я не расслышал, перепутал, наверное…
— А ну говори живо!
Топотун вздохнул, прикрыл глаза и начал повторять по памяти:
— «Признавайся, скотина, Дровосек рассказал тебе, как я подставлял ему задницу? Рассказа-ал! Иначе чего б ты приперся сюда? Хочешь и сам мне присунуть? Только попробуй расстегнуть штаны, я откушу тебе хуй, клянусь. Хватит с меня. Никто никогда не заставит меня встать на колени и…»
— Заткнись!!!
Топотун замолчал. Слышно было, как капает вода в рукомойнике и как бешено стучит кровь в висках.
— Это все?
— Ну нет, — Топотун тяжко вздохнул. — Великан тоже кричал, чтобы ты не смел винить себя и чтобы никогда ни перед кем не унижался. И для верности дал тебе в глаз. После умывал у колодца и просил прощения. Возился, как с ребенком, а ты все равно потом заблевал весь дом. Нехорошо.
Топотун замолчал и, не дождавшись реакции, ушел в сени. Урфин думал. Блек ни единым намеком не показал, что знает о неприглядной стороне его жизни, терпел пьяные выходки, раненый, тащил домой из леса и, не успев перевести дух, ушел за медведем, послушавшись приказа Урфина. Того самого Урфина, от которого отводили глаза горожане, боясь коснуться даже взглядом.
Он выглянул в окно — костра у палатки не было. Поколебавшись, все-таки взял со стола чугунок с уже остывшей картошкой и толкнул дверь.
Первым, что бросилось в глаза, когда он откинул полог палатки, была голая нога, заканчивающаяся ниже колена культей. Бедро было туго перевязано. Чарли Блек сидел в одной тельняшке и штопал штаны. Увидев Урфина, накинул на ноги одеяло.
—Как медведь, не убегает больше?
Урфин мотнул головой и сосредоточился.
— Ты сегодня ничего не ел, ловил Топотуна. Вот, это тебе. — Он поставил чугунок на пол. — И… и спасибо. Ну… за…
Урфин заикался и никак не мог выразить словами, за что же его «спасибо». Оно было за все сразу: за то, что, несмотря на все сегодняшнее и все прошлое, Великан из-за гор продолжал вести себя по-человечески. Мало кто в присутствии Урфина мог позволить себе человечность. Чарли Блек смог.
— Все в порядке, — перебил Блек. — А за картошку спасибо, я голоден как черт. Где-то у меня была соль, — продолжал он, копаясь в мешке. — Садись давай. Сам голодный? Если нет, у меня есть чай и две твоих кружки.
Через мгновение Урфин сидел на полу с кружкой теплого отвара шиповника и смотрел, как Блек с удовольствием ест картошку. Штаны тот отложил и все так же прятал ноги под одеялом.
— Завтра начнем копать огород. Я уйду потом, не волнуйся. Посмотрю, что ты здесь обжился, что грядки не забросишь и дом поджигать не будешь, и уйду, живи себе на здоровье.
Чарли взял вторую кружку с отваром.
— Что у тебя с ногой? — неожиданно спросил Урфин, пристально глядя в угол палатки. — Людоеды?
— Нет, — удивленно ответил сбитый с толку Блек. — Неудачно поохотился на крокодила.
— Крокодила? — переспросил Урфин и все-таки взглянул в глаза.
— Такие, знаешь, мммм… как драконы, только без крыльев.
Этой ночью Урфину приснились крокодилы. Они кишели на дне ущелья, и вдруг один из них превратился в дракона, раскрыл крылья и взмыл в небо. Урфин смотрел на него и точно знал, что он огромный, сильный и очень горячий.
***
На следующий день они занялись огородом. Блек догадался запрячь в плуг Топотуна и до обеда вспахал столько, сколько Урфин не смог бы перекопать за несколько лет. Он выпалывал сорняки, Блек, дымя трубкой, перебирал картофельные клубни. Пахло землей и травой, в небе чирикали птахи, и все вокруг было таким умиротворенным, словно в огород никогда не залетали проклятые семена, не было дуболомов, проигранной войны и бесславного царствования. Все было так, как нужно, и, к большому удивлению, Чарли Блек почти не портил эту картину. Вел себя тихо, разговаривал мало, а сделать успевал вдвое больше Урфина.
— Хватит на сегодня, — сказал Урфин, довольно осматривая огород, — завтра продолжим.
Блек умылся под рукомойником, вытащил из палатки удочки и ушел к реке, а Урфин занялся домом. Перемыл и перестирал все что можно и едва успел подумать, что это самый спокойный день за многие месяцы, как одно происшествие все-таки выбило из колеи. По тропинке к дому поднимался полуголый Блек. В садке он нес улов, а на плече — мокрую перекрученную тельняшку.
Ни разу в жизни Урфин не видел, чтобы кто-то вот так бесцеремонно разделся на улице средь бела дня. Ни один приличный жевун не позволил бы себе такого никогда! Только такой дикарь, как этот ловец крокодилов, мог запросто нарушить приличия и не бояться косых взглядов. А посмотреть было на что. Урфин умудрился одновременно опустить взгляд, чтобы не пялиться на голую грудь, и прищуриться, чтобы рассмотреть получше. Это было — он не мог подобрать другого слова — мощно. Замерев, рассматривал сильные руки в татуировках, те самые, которыми так легко поднял его, широкую грудь, живот — и честное слово, штаны Блек мог бы подтянуть и повыше. Тот подходил, и Урфин видел, как блестит на солнце вспотевшая кожа, как перекатываются мышцы, видел темные волосы на груди и животе и дальше вниз, до самого пояса штанов. И в эту волосатую грудь едва не уткнулся носом, когда Блек подошел к крыльцу.
— Я наберу воды, надо почистить рыбу. Отличный клев! И я там постирался немного. Хочешь, завтра сходим вместе. Эй, ты чего?
Урфин очнулся, перевел взгляд с раздетого Блека куда-то на горизонт, сглотнул, но, не вспомнив ни единого связного слова, только качнул головой и поскорее ушел в дом. Блек развесил мокрые тряпки на кусте сирени и, бесстыдно сверкая голой спиной, почистил и пожарил рыбу. А Урфин весь оставшийся вечер слонялся по дому, то и дело поглядывая в окно, и почувствовал себя застуканным на месте преступления, когда в окне неожиданно показалась голова Блека.
— Рыба готова. Собирайся, король, будем ужинать.
Урфин понял, что, если сядет напротив этого голого великана и перед глазами снова замаячат широкие плечи, обязательно подавится костью.
— Я не ем рыбу, —огрызнулся он и закрыл окно. В этот вечер на ужин снова была опостылевшая картошка.
Но постепенно Урфин привыкал к странным замашкам Блека. Тот теперь ходил без тельняшки целыми днями — копался в огороде, возился с домом и дровником, рыбачил. Дважды они выбирались в лес за дровами, и Урфин гордился, что пилил и колол почти так же быстро, как Блек. Если не подходить слишком близко, не видеть капли пота на загорелой коже и не вдыхать запах, то жизнь рядом с ним была вполне сносной. Блек приносил рыбу и кроликов, больше не напрашиваясь на совместные ужины, возился у палатки и беспрекословно выполнял просьбы. Можно сказать, что Урфин привык и приспособился и даже начал извлекать из соседства немалую пользу.
Но под страхом смертной казни он не признался бы, что иногда, лежа в темноте, думает о том, что хотел бы посмотреть на совершенно голого Чарли Блека. Никогда он не видел до того и никогда не увидит после такого большого человека. Блек был выше, шире и крепче всех известных Урфину силачей, включая Дровосека. Ни один жевун не был загорелым, как Блек, никто не носил на теле татуировок и не был так волосат. Урфин трогал твердый член и думал, что Блек, вероятно, волосат и внизу. У человека, вокруг пупка которого растут волосы, наверняка волосатые пах и бедра. Он закусывал нижнюю губу, с трудом вытаскивал из трусов руку и пытался подумать о чем-то другом. Но перед глазами стояли откровенные картинки, в которых Блек, бесстыдно раздвинув ноги, показывал большой крепкий член. Урфин кончал, проклиная все на свете, и обещал про себя утром же сказать Блеку, чтобы тот проваливал. Но не говорил, и следующей ночью все повторялось.
Это случилось в первую серьезную грозу. Они готовились снимать первый урожай, когда небо Голубой страны затянули плотные тучи.
— Не к добру это, — говорил Блек, с беспокойством поглядывая вверх, — будет град.
Урфин был полностью согласен, но лишь с первыми сильными порывами ветра вспомнил, что не закрыл на дальнем поле парник с помидорами.
Он сражался с парником и ветром, когда его догнал Блек, но едва они укрыли помидоры, как по земле и по ним двоим заколотили крупные градины. Блек дернул Урфина под навес, который они когда-то смастерили от солнца. Пока топтались, вставая поудобнее, град сначала больно отстегал Урфина по спине, потом, судя по ругательствам, досталось Блеку. А потом Блек без спросу подтянул его к себе, обнял и замер. Замер и Урфин. Это было совершенно безвыходное положение. Отодвинуться — значит, попасть под хлесткий град, и Урфин стоял, покорно опустив руки и стараясь не сильно прижиматься. Но все равно было слишком близко. Блестящая грудь, тепло которой Урфин чувствовал даже на расстоянии, мокрые плечи, крепкие руки, широкие ладони на своей спине. И запах, тот, от которого Урфин бегал, но так и не убежал: пота, солнца, стружек. Запах мужчины.
Град застучал сильнее, от неожиданности Урфин глубоко вздохнул и, решив, что пропади оно все пропадом, обхватил Блека за скользкие бока, сжал и изумился, что едва смог сцепить пальцы у него за спиной. Блек тоже отчего-то сильно и шумно задышал и прижал к себе Урфина так сильно, что тот уперся носом в ребра. Он стоял и слушал, как колотится сердце Блека — сильно и часто и намного громче града. А потом тот ладонью накрыл голову Урфина, и тогда, кроме стука этого сердца, не осталось ничего.
«Как дракон», — подумал Урфин, зажмурился и будто взлетел вместе с Блеком, а может, так и было, потому что, едва закончился град, тот поднял его и, как в прошлый раз, понес домой.
Чарли Блек не ушел к себе. Тяжело сел на табуретку у стола и с шипением вытянул больную ногу.
— Зачем понес? Я бы прекрасно дошел сам.
Блек криво усмехнулся на эти слова. Взял кружку отвара, которую поставил на стол Урфин, отпил.
— Я сам выстругал эту деревяшку. Наверное, что-то недоделал — иногда натирает ногу.
Урфин с сомнением выглянул в окно, за которым продолжал лить дождь. Мокрая палатка одним краем зацепилась за куст и хлопала на ветру расстегнутым пологом. Наверняка внутри лужа.
— Оставайся на ночь у меня, — неожиданно для себя предложил он, — я постелю на полу.
Пока Блек ходил отлить, Урфин быстро разделся, лег и накрылся одеялом. Он видел, как Блек вернулся и сел на брошенный на пол матрас. Когда тот отстегнул ремни протеза и отложил его в сторону, Урфин перевел взгляд на потолок, но неожиданно услышал:
— Не смотри так и не сравнивай нас. Я не такой, как он, и никогда бы тебя не обидел и не сделал больно.
Урфин замер. Блек впервые заговорил о том, что было рассказано когда-то в пьяном угаре. Что отвечать на это, он не знал. А Блек накрылся простыней и взглянул прямо в глаза:
— Одна свинья в твоей жизни еще не значит, что вокруг нет людей. На всякий случай напоминаю — у тебя есть я.
Блек уже давно спал, а Урфин ворочался с боку на бок. Блек сказал, что он есть у Урфина. Весь огромный, жаркий и сильный Великан из-за гор есть у него, Урфина Джюса. Он сказал это так, что нельзя было засомневаться. Урфин тихо поднялся, нашарил на полу протез, зажег лампу и осмотрел. И хмыкнул: конечно, слишком острый край и неудобные ремни. Он сможет переделать так, чтобы у Блека больше никогда не болела нога.
Урфин справился с новым протезом за три дня. Они не возвращались к ночному разговору и даже как будто стали реже встречаться. Блек сушил палатку и свои вещи, Урфин начал выкапывать картошку и свеклу.
Он пришел к Блеку вечером, когда тот вернулся с реки. Собрал все свое мужество и откинул полог палатки. Блек отдыхал, но, увидев Урфина, сел и замер в ожидании.
— Я сделал тебе новый протез. Старый никуда не годится, ты уж извини.
— А новый годится? — хрипло спросил Блек.
— Еще бы! Я в этом хорошо разбираюсь, сможешь отправиться в любое путешествие пешком. Только здесь другие ремни, я покажу, как они застегиваются.
— Показывай.
Такой неразговорчивый и серьезный Блек сбивал с толку. Урфин отказался от трусливой мысли бросить все и уйти в дом, потянулся к его ноге и начал отстегивать потертые ремни. Блек замер, перехватило дыхание и у Урфина. Он отложил старую деревяшку, но вместо того чтобы пристегнуть новую, потрогал колено, провел ладонью до культи, погладил и двинулся вверх, до порезанного им самим бедра, и снова вниз, до края. Дрожали руки, грохотало в груди. Урфин не мог отнять рук, не мог отвести глаз. И не мог убежать из палатки, чтобы никогда больше не видеть Блека, не слышать, как тот смеется. Он гладил обрубленную ногу и умирал от страха. И оттого, что поддался порыву, содрал кожу и показал Блеку вывернутую наизнанку душу, всю свою нежность и желание. Второй раз в жизни с ним случается такое, и он бы никогда не открылся, если бы не слова Блека тогда, ночью.
— Урфин, — услышал он шепот и замер над ногой, не в силах посмотреть в лицо Блеку и не зная, как оправдаться. — Иди ко мне, Урфин, — попросил тот, и тогда он посмотрел.
Блек сидел, подавшись вперед, и протягивал руку, словно хотел коснуться щеки, но не смел. Его пальцы дрожали, и, чтобы унять эту дрожь, Урфин взял тяжелую горячую руку и прижал к губам. Они потянулись друг к другу одновременно, и Урфин снова утонул в сильных объятиях. Блек гладил везде и сразу: по голове, спине, плечам, и он уже не стеснялся отвечать. Целовал шею, водил губами и носом по ключицам, обнимал так крепко, как мог, и больше не боялся. А потом мир сделал кувырок, и оказалось, что Блек уже нависает над ним, прижимает к полу, а Урфин раздвигает ноги и чувствует, как в пах упирается твердый член.
«Сейчас будет больно, — соображал он, когда оба стаскивали друг с друга штаны, — всегда было, а этот член даже больше чем у…»
— Не бойся, король, — стонал Блек, целуя его живот, — что ты замер? Я же сказал, что никогда не сделаю больно.
И не успел Урфин ахнуть, как Блек сполз ниже и взял член в рот. Урфин не знал, как двигаться и что говорить и надо ли двигаться и говорить. Первый раз его ласкали ртом, после он кончал в кулак Блека, а тот бесстыдно облизывал свои пальцы, его член и яйца и делал это до тех пор, пока у Урфина не встал снова.
— Ложись, теперь я тебе отсосу.
Блек замер над Урфином, опустил голову и прижался мокрым лбом к его плечу. Урфин чувствовал, как тот дрожит. Твердый член упирался в бедро и пачкал смазкой.
— Нет, король, не сейчас. Я помню, ты говорил, что ненавидишь это, — Урфин почувствовал, что краснеет, а Блек, не поднимая головы, крепко обнимал его и продолжал: — Он заставлял тебя? Если да, отпусти меня ненадолго, я раскручу его по винтику и вернусь.
— Нет, не заставлял, — наконец ответил Урфин. — Просто после очень болело горло.
— Вот сука, — услышал он едва понятное бормотание. Блек лег на бок и прижал его спиной к груди. — Так не должно быть, — продолжал он, целуя затылок, — когда одному не нравится, другой должен остановиться. Понимаешь? И ты мне обязательно скажи, если что-то не понравится.
Урфин слушал, закрыв глаза, его качало, будто на волнах, и он пропустил момент, когда член Блека проскользнул между его бедер.
— Сожми… — услышал он, — сожми крепче.
Только он сжал бедра сильнее, как Блек начал двигаться. Урфин чувствовал, как пах прижимается к заднице, как Блек шумно дышит и стонет, а сперма выплескивается и пачкает ноги.
После они лежали и целовались. Сначала Блек лег на Урфина так, что чуть не вышиб дух, но тут же перевернулся, и уже Урфин лежал на Блеке и все шарил руками, словно пытаясь натрогаться про запас. Так они и уснули.
Протез подошел Блеку идеально. Он уходил все дальше от дома и пропадал в лесу. Однажды его не было так долго, что Урфин испугался, не ушел ли насовсем, бросив палатку и вещи.
— Что? — зарычал Блек, когда узнал, как он метался от забора до опушки, не зная, где искать. — Ты с ума сошел! Разве я могу уйти от тебя? Без тебя?!
Они стояли у дома, и Блек, упираясь рукой в стену, нависал над Урфином и, кажется, злился.
— Послушай, — начал он торопливо, склоняясь еще ниже, — хотел рассказать позже, но вижу, лучше сейчас. Я нашел проход между скалами, туда течет наша река. Если проплыть совсем немного, можно добраться до Кругосветных гор и выбраться в большой мир минуя пустыню. Понимаешь, Урфин? Там все другое, мое. Ты видел зиму, снег? Пойдем со мной, я покажу тебе другие страны и удивительные острова.
Блек нависал, пылал жаром и, кажется, в самом деле был готов превратиться в дракона, схватить Урфина и унести за горы и пустыни Волшебной страны. Урфин почувствовал, как трещит по швам привычная жизнь. Все бросить? Пойти за этим человеком в другой, совсем незнакомый мир? Он прислушался к себе: да, бросить все, убежать, увидеть обещанные страны и острова. Но…
— Но мой дом останется здесь. Я не хочу снова все бросать.
Блек прижался лбом к его лбу.
— Наш дом. Это наш дом остается здесь. У меня впервые в жизни появился дом, в который мне хочется вернуться. Ну так что, король? Приглашаю тебя в кругосветное путешествие, а Топотун покараулит дом.
Накануне отъезда Урфин никак не мог уснуть, вздыхал и ворочался, до тех пор пока спящий Блек не придавил ручищей и не прижал к себе. Тогда Урфин уткнулся в него, втянул носом запах и затих. Ему снились драконы, а самый большой и сильный нес его за дальние дали над Кругосветными горами, чтобы потом вместе с ним вернуться домой.
Конец
@темы: Урфин Джюс, Изумрудный город